Во время своей речи он вскочил на ноги, чтобы удобнее было жестикулировать, и сейчас сел на постель рядом с Ипифанией. Приглушенный занавесками оранжевый закат освещал ее лицо, и впервые после возвращения в Вену он действительно разглядел знакомые черты. Наконец-то Ипифания Фойгель стала понемногу сбрасывать прилипшую серую оболочку Ипифании Хальштад.
– Вот что, Пиф. Я довольно перебил турок, да и исход предстоящей битвы вряд ли будет зависеть от моего пребывания в Вене. Мне удалось скопить немного денег, а сейчас, уж не знаю отчего, мне платят просто по-царски. Так что всего несколько недель, и где-то в начале мая у нас будет достаточно… то есть если тебя это не пугает… В общем, что ты скажешь о том, чтобы двинуть со мной в Ирландию, пока не закроют выезд из Вены? Мы могли бы пожениться – наконец-то! – обрести крышу над головой и разводить коз или что-то еще. Только никому ни слова.
– Брайан, как чудесно! – Она вытерла слезы мокрым от пива рукавом. – Я оставила такие мысли, пока ты не вернешься с того света. Но можно хоть Анне сказать?
– Никому. Аврелиан может воспрепятствовать твоему отъезду, ведь ты должна ему деньги. Она почесала в затылке:
– Разве?
– Конечно. Ты что, не помнишь? Он выкупил все долги, оставшиеся тебе от насквозь прогнившего сукиного сына Хальштада, чтоб он в эту самую минуту вертелся на адовой сковородке!
Ипифания опешила.
– Брайан! Ведь Макс был когда-то твоим лучшим другом. Как ты можешь так его ненавидеть?
– Вот потому-то я так его ненавижу – то есть ненавидел. Если бы тебя увел кто-то со стороны, мне, верно, было бы не так больно. Она накрыла его руку своей.
– Не замыкайся на том, что осталось в прошлом. Мы еще можем быть вместе на закате наших лет.
– На закате? Не знаю, сударыня, о чем вы, но я упруг и ловок, как в двадцать пять, что, кстати, было не так давно.
– Хорошо, – примирительно улыбнулась она. – Наши… зрелые годы. Господи… неужели после всего, что было, это возможно?
– После всего, что было – заявил Даффи – это неизбежно.
Он склонился и поцеловал ее, поцелуй длился дольше, чем проявление простой симпатии. Окружающий полумрак и остаток винных паров от выпитого днем наконец вернули в его объятия невыразимо прекрасную дочь Густава Фойгеля, и незаметно он вновь стал Брайаном Даффи из 1512 года, блестящие черные волосы не нужно было отращивать, чтобы закрывать белый рубец шрама. С тяжестью и отчасти со звуком, как от рухнувшей старой каменной стены, они повалились на постель. Высвободив рот, Ипифания с трудом выдавила:
– Ты ведь сегодня работаешь? А ужин, наверное, как раз подают.
– К черту работу и ужин! – прохрипел ирландец, но в тот же миг опомнился: – Проклятие, ты права. Вечер Пасхи, откупорка темного, а ведь Аврелиан нанял меня в том числе и для этого случая. За деньги, которые он платит, я обязан соблюдать условия договора.
Он неохотно поднялся и взглянул на Ипифанию – плохо различимый в полумраке силуэт на постели.
– Я еще вернусь, – сказал он.
– Я надеюсь, – ответила она чуть слышно.
Притиснутые в темном углу, Даффи и Аврелиан наблюдали, как отплясывают на столе джигу трое перепившихся пастухов, а почти четверть собравшихся в трапезной подпевают и хлопают в такт в ладоши.
– Не лучше ли согнать этих людей вниз? – обеспокоенно предложил Аврелиан. Даффи покачал головой:
– Нет. Тогда пьяная удаль выльется во что-то еще – скажем, бросание пустых кружек в окна. Они веселятся как могут, при этом платят за пиво. Зачем вмешиваться?
– Ну… хорошо. В конце концов, вышибала здесь ты. – Старик прислонился к стене. Он явно слегка оторопел от праздничных бесчинств. – Сам ты, надеюсь, в порядке? – поинтересовался он. – Отдохнул хоть немного после нашего ночного предприятия?
– Что? В этом шуме я ничего не слышу. Аврелиан повторил последнюю фразу громче.
– О! Обо мне не беспокойся. На сегодня, чтобы выбить меня из колеи, понадобится больше пары-другой пугал.
– Прекрасно. Привычка, достойная подражания.
– Что-что? Я не… Господи помилуй! – Даффи растолкал нескольких человек, расплескав во все стороны их пиво, и, сиганув через стол, сбил с ног двоих ландскнехтов, затеявших фехтовать на ножах. Прежде чем те успели подняться, он выхватил кинжал и двумя быстрыми выпадами перерезал их ремни, так что теперь им приходилось руками поддерживать штаны. Побагровев, они выскочили из залы, сопровождаемые взрывами хохота.
– Мастер Даффи! – звал от стойки Шраб.
– Один момент, Шраб, – откликнулся Даффи, ибо в другом углу какой-то бакалейщик внезапно накинулся на свою жену, осыпая ее тумаками и площадной бранью. Пробормотав извинение, ирландец прихватил по пути пенящуюся кружку с ближайшего стола и резко выплеснул ее содержимое в лицо женоненавистника. Тот как раз набирал воздух для очередного оскорбления и едва не задохнулся. Даффи поднял его со стула за волосы и звучно врезал ему по спине, после чего с силой швырнул назад.
– Вот так, сударь, – любезно заключил ирландец – Мы ведь не хотим, чтобы кто-то из клиентов поперхнулся насмерть. – Он наклонился ближе и угрожающим шепотом добавил: – Или чтобы ему переломали ребра, что неминуемо случится, только притронься он еще раз к госпоже или попробуй ее оскорбить. Я понятно выразился? А? Вот и славно.
– Мастер Даффи! – вновь выкрикнул Шраб. – Тут хотят вас видеть…
Стол, на котором отплясывали пастухи, рухнул, опрокинув трех опьяневших плясунов на стойку, та, в свою очередь, ударилась о стену, что сопровождалось невыразимым грохотом. Шраб успел отскочить, но приземлился ровнехонько на блюдо с жареной свининой посреди одного стола и вынужден был спасаться бегством.